Открываю окно – лёгким движением руки пластиковое чудо приводится в
действие, фиксируется в пазах. Что-то душновато, и распахиваю окно во
всю ширь, и на меня обрушивается городская копоть вместе с хроническим
шумом. Запираю бесполезные окна и включаю ещё одно чудо домашней техники
– кондиционер: ни шума, ни копоти, ни пения птиц, ни шелеста листьев.
Вот и вся откровенность. Вышла из укрытия – и вернулась. Тут же. Я не знаю, откуда берётся в человеческих отношениях столько копоти и шума, столько не своего, наносного. И что здесь открывать.
Лучше с подготовкой, как старое окно весной. Надо было отодрать бумагу,
которой заклеивали щели, отмыть раму изнутри. Потом с усилием открыть
окно, распухшее от дождей. Бережно промыть деревянную раму с
отколупывающейся краской, думая, что непременно этим летом надо
покрасить окна изнутри и снаружи. То есть мы долго-долго дружили,
встречались тут и там, говорили по душам, несли то, что взбредёт в
голову, было интересно. А потом настал момент – и открылось окно.
Приглашение во внутренний мир – вот что такое откровенность.
Меньше всего откровенность похожа на выбалтывание тайных сведений, разглашение секретного. Это прозрачность друг для друга. В стекло, если оно чистое, видно всё, что происходит внутри человека. А
мы по-прежнему считаем друг друга чёрными ящиками, и что в них
происходит – загадка.
И сидят два чёрных ящика визави – лицом к лицу – и ждут неприятностей.
Неизвестное – неприятно. Даже если потом и будет хорошо, но сейчас, в
данный и единственный момент, он сидит напротив, и я не могу
предугадать, что он скажет на самую главную тему, про нас, поэтому
сейчас мне плохо.
На просьбу об откровенности он теряется, неся всякую чепуху. Что значит
откровенно? Открыть кров? Открыть кровь из вен? Отвести от крова? Он
рассказывает откровенно о каких-то твоих женщинах, ничего не скрывая,
отмечая мою реакцию, ожидая, когда я начну злиться.
Он ждёт откровенности в ответ. О моих мужчинах. Ну уж нет, я и сама о них ничего уже не знаю. Прошлое дело – это
прошлое, какое ему дело до моего прошлого. Оно есть. Я же жила. Но его
уже нет. А он упорно ходит кругами, как крупный хищник вокруг добычи,
выбирая нужный момент. Ему нужно моё прошлое, чтобы представить, как я
буду действовать. Его так заботит то, что я сделаю, что он повторяется,
сам того не замечая.
Я начинаю скучать, несмотря на всю его откровенность. Что мне делать со
столь щедро предоставленными сведениями о его личной жизни? Я же не Мата
Хари, чтобы потом шантажировать в обмен на военные секреты. Он такой
умный, пытается смотреть сквозь стены, делая правдоподобные догадки,
разбирая версии, но упорно не замечая открытого во всю ширь окна. Я даже его открыла, чтобы стекла не отсвечивали, чтобы не мешало его отражение во мне. Так зачем же он тратит время на пустые разговоры?!
Я не причиню боли, не буду пробиваться сквозь защиты, даже сделаю вид,
что воспринимаю все слова очень серьёзно. Он хотел меня рассердить –
хорошо, покажу, как я сержусь, очень достоверно. Я не скажу о том, что
увидела сквозь его занавешенные окна. Мне-то портьеры не мешают, хоть он
и думает, что они плотны как каменные стены. И оттуда из своего
укрепления он может следить за мной, выискивая слабые места.
Как же он хочет найти слабое место, так, на всякий случай. Потом, при
случае, можно будет туда нажать и сделать больно. Он уже готовится к
мести, готовится к расставанию.
Я не скажу ему об этом, к чему такая откровенность. Я же берегу его,
люблю эти портьеры из толстой гобеленовой ткани, не пропускающие света.
Лучик может пробраться только сквозь щёлку, если отвлекся, забыл плотнее
задернуть.
Я же обнимаю его вместе со всеми этими портьерами, страхами, ожиданием
неприятностей, хитростями, желанием побеждать, не тратя душевных сил,
его ленью и неугомонностью.
