Способность любить не столь распространенный талант. Это как будто всем известно. Однако что понимаем мы под любовью?.. Религиозное чувство, а не биологически обусловленный и социально
культивируемый ритуал, дается людям в личном опыте крайне редко. Еще
реже ими осознается потеря, которую несут в отношениях те, кто лишен
потребности любоваться и, взаимно, быть предметом преклонения.
Речь идет отнюдь не о внешнем восприятии.
Кто любил, тот знает: от влюбленности
один шаг до поэтизации, превращающей в эстетическом измерении самый
заурядный объект в нечто исключительное, волнующее.
Главное – волнующее, то есть обостряющее чувственность: этим поэтизация и
отличается от обыкновенной идеализации – "подгонки" под "шаблон", в
качестве которого могут выступать модные стереотипы или культивируемые в
социуме актуальные "идеалы".
Любовь и влюбленность далеки друг от друга, но это не значит, что, полюбив, мы освобождаемся
от влюбленности. Какой бы невосполнимый урон наносила такая потеря
любовной связи! Ведь где влюбленность – там и восхищенное любование.
Откуда оно берется? Восхищение – положительный аффект, по сути, похожий
на переживание чувства благодарности. В случае с влюбленностью –
благодарности за ту эротическую экзальтацию, которую способен доставить
нам чей-то способ бытия-в-мире, его индивидуальность, только ему одному
доступным образом преображающая жизненное пространство вокруг так, что в
нем, в этом пространстве, образуется пустота, ущербность отсутствия, в
которое затягивает нас нечто магнетическое (недосказанности и
незавершенные действия, неутоленные желания, будоражащие воображение).
Андре Бретон понимал любовь как "идеальное место оккультного
преображения всякого мышления". Но это больше, чем преображение всего
лишь мышления! Любовь – идеальное место оккультного преображения хаоса, в
котором пребывает мир до встречи двоих и за пределами двоих, уже
связанных тем магнетизмом. Со способности любоваться – она, любовь,
начинается, а благодаря способности к состраданию – не заканчивается,
длится. Впрочем, я думаю, что сострадание – это лишь мутация все того же
эстетического чувства: момент избирательности присутствует даже в том,
какие пороки и какую ущербность мы способны простить, и, быть может,
только в благодарность за испытанное благодаря друг другу счастье.
Различение само по себе и потом способность делать выбор – предпосылки
эстетического познания, а избирательность – сестра развитого
эстетического чувства, вкуса. Потому "истинная", не ориентированная на
удовлетворение и гедонизм, любовь не выбирает. В этом – суть
христианской трактовки любви: любовь, если это любовь, должна
распространяться на всех без разбора. Отделение удовольствия от
неудовольствия питает эгоизм, так как способствует индивидуализации:
кому – хрящик, а кому – арбузная косточка. Но тогда именно гедонизм –
вернейшая дорога к построению Человека. Ведь прежде, чем выйти в
надличностное измерение, нужно стать личностью – быть способным ценить и
выбирать в том числе.
Впрочем, не есть ли жизнь человека как таковая – только процесс вочеловечивания?! Сгущения в нечто устойчивое маетникообразной неопределенности пред-человеческого бытия…
"Он", если только не разделяет каждую минуту моей жизни (а это
практически невозможно), присутствует в моем воображении как серия
образцов-фотокадров, которую я просматриваю своим мысленным взором. При
этом с каждым разом одно и то же зафиксированное сознанием мгновение,
вернее, его образ, искажается, преобразуется и творчески умножается
воображением – каждый раз воображение смещает акценты в зависимости от
тональности настроения, звучащего во мне.
…Когда, когда, когда это оборвется? Я говорю "это" и не знаю, что это – как выговорить, как назвать… Это…
Почему в нем: запястье, хрупкое, зовущее к нежности и вандализму (но
это совсем-совсем в порядке), к нему крепится рука, которая в равной
мере восхитительна на изгибе того и этого, затем, может быть,
какой-нибудь струнный, только не гроб с клавишами, и еще одно
божественное слово, которое отмыло бы его ото всей этой пошлятинки, в
которую я его обмакнула, – когда-нибудь я напишу, что это, когда сама
пойму, что... Так вот эта рука каким-то движением уличного раздолбая
ныряет в карман брюк. Черт знает что. Оказывается, знает такой
фразеологический оборот, как "снимать девицу"... Я пишу о том, что
видели все, кто был рядом, о том, что может заметить каждый, – я пишу о
банальном, но поэтизация не пренебрегает ничем… А поэтизирую его из этих
"всех" – только я.
И как бы то ни было, маятник раскачивается – раскачивается – раскачивается...
От деяний, коими мы питаем свою веру в
лучшее человечества, – смесь гордыни, мужества, честности и позерства -
до: в пол – туда страшно смотреть – и красные пятна по всему лицу…
Смотришь: все это ужасно в своей безмерной откровенности!
Коктейль "Гармония". Надо только подобрать удачно оттеняющие ужас тона. Тогда и возникнет она, гармония, – как преодоление фатума, не прощающего превышение меры.
