 © 2010
Thinkstock
В детстве были у меня к немцам какие-то предубеждения. Во-первых, фильмов про фашистов насмотрелась. Во-вторых, моя бабушка, жившая пару лет после войны в Германии, рассказывала мне, какие они правильные, скучные и педантичные. И если для бабушки это качество являлось положительным, то мне казалось сомнительным.
В-третьих, немецкий язык казался мне каким-то неприятным и лающим –
опять же, следствие внимательного просмотра фильмов про фашистов, где
они, как и полагается, разговаривали исключительно короткими отрывистыми
командами…
| Детские ассоциации застряли где-то
глубоко в душе, жизнь шла, моя кузина успела в старших классах съездить
по гостевому обмену в Германию, и поведать мне: да – правильные, да –
скучноватые, да – жадноватые… |
– Ты там ни в кого не влюбилась? – спросила я
– Да что ты? – кузина недоуменно пожала плечами…
Годы шли, немцев в моём окружении как-то особо не было, но одна моя
однокурсница, приехавшая навестить Родину из Штатов, где она училась в
аспирантуре, привезла погостить своего сокурсника – немецкого студента.
– Можешь поводить его по Москве? – позвонила она как-то мне. – А то мне
сильно некогда, и вообще, в Одессу уезжаю. Конечно, я могла…
Не знаю, когда я впервые очаровалась им. Может быть, когда по телефону
своей опознавательной приметой он назвал столь редкие в Москве черные
ботинки? Или когда я увидела его – очень высокого и худого, этакого
истинного арийца и подумала, что "в этом типе внешности тоже что-то
есть"?
Или когда услышала его речь с мягким немецким акцентом, кстати,
неожиданно приятным? Или когда он, выйдя на улицу, спросил "можно я
приглашу тебя на пиво?", что подразумевало покупку бутылки в близлежащем
ларьке.
 © 2010
Thinkstock
| Так или иначе, с тех пор почти каждый вечер мы гуляли вместе по Москве. Патриаршие, Тверская, Арбат – классический набор для ознакомительных прогулок… |
Его русский язык был мил, смешон и очарователен,
его вежливость была совершенно безупречной, воспитание – идеальным, а
улыбка завораживала, и немецкий больше не казался мне лающим. А он
заплетал мне косички и называл меня интересным словом "красавчица".
Наступило время традиционного первого поцелуя. "Мы на лодочках катались,
не гребли, а целовались", – это был наш путь. После двадцатиминутного
поцелуя на лодочке посреди царицынского пруда он вежливо спросил: "Тебе
не мешает, что я тебя целую"?
– Ну, конечно, нет! – ответила я. – Правда у нас не принято об этом
спрашивать.
А когда после поездки в Сергиев Посад он впервые приехал на ночёвку ко
мне домой, и нам впервые предстояло слиться в экстазе, он вдруг
предупредил: "Ты можешь отказаться в любой момент, ты должна
самостоятельно сделать свой выбор". "Какие все-таки регламентированные
они ребята, эти немцы, даже в сексе", – подумала я.
Но мысли ушли, подавленные страстным напором арийского
аристократа. Как выяснилось позже, появление его матери на свет
ознаменовалось получением поздравления от фюрера в адрес именитой фрау,
произведшей на свет седьмого ребёнка. "Со стороны мамы у меня все фоны",
– улыбался он. И это "фонство" тоже как-то приятно волновало…
После еды в моём доме он всегда мыл посуду.
– Понимаешь, ты же приготовила, значит, я должен помыть, – говорил он.
– Да ладно, я всего лишь разогревала.
– Всё равно!
"Какой же всё-таки чёткий", – продолжала думать я.
Наше счастье было почти безоблачным. Разве что его некоторая прижимистость, которую я предпочитала называть немецким
рационализмом и экономностью. Отправляясь за пределы своей съёмной
квартиры, он брал с собой фиксированную сумму денег. Естественно, в
середине нашей встречи этих денег уже начинало не хватать, и финансовое
обеспечение развлечений автоматически переходило на меня… "Ну ладно,
таковы национальные особенности", – вздыхала я про себя. И не денег
жалко, а непривычно…
А потом у нас случилась не слишком приятная вещь, настигающая порой
пылких любовников, –презерватив не выдержал напряжения и элементарно
порвалось. На моего немецкого друга было больно смотреть:
– О, ньет!!! Он сломался!!! Я не могу, я должен учиться, дети не входят в
мои планы, у меня другие намерения! – кричал он отчаянно. Впрочем, всё
обошлось…
| Но наше счастье всё равно было почти
безоблачным. А потом он уехал и изредка писал вежливые письма… Он был
воспитанный немец… |
Через полгода я получила от него письмо, где он
сообщал о своём приезде в Москву. И опять были прогулки по Москве,
бурный секс, и его порою странные комплименты: "А знаешь, у тебя
арийский череп. И вообще, ты была бы настоящая немка, если бы не твои
славянские щёки…" И было нам счастье…
© 2010
Thinkstock |
В этот раз я перешла на оральные контрацептивы, которым он в силу
каких-то внутренних причин не слишком-то доверял, и после достижения
нами сладостного финала, начинал вдруг снова отчаянно бормотать: "Ой,
нет, я боюсь, я не хочу ребёнка, это не входит в мои планы". Тогда его
хотелось убить…
Убить его хотелось и тогда, когда на мою просьбу поднять с пола мой
упавший зонтик или по-джентельменски помочь мне надеть ветровку, он
говорил: "Но почему я должен это делать? Ведь мы равны!"… "Разный
менталитет, разные представления", – продолжала думать я, когда навестив меня в больнице, он принёс мне букет из четырёх роз. Другая культура!
В ту ночь, за несколько дней до его отъезда, мы лежали в
постели.
– Я влюблён в тебя, - сказал он. Сердце радостно и волнительно забилось в
груди. – Я могу сказать, что я влюблён, но я не могу сказать, что я
люблю тебя, – добавил он вдруг…
– Но… Но почему?
– Когда человек, говорит "я люблю", это автоматически значит: "я готов
жениться. А я... я пока не готов… Понимаешь? Я должен учиться, ещё
долго...
"Боже мой! Как же у него всё чётко, истинный немецкий менталитет, –
думала я, нервно куря в форточку на кухне и глядя на пылающий в небе
факел Капотни. – Правильный немец, чёткий, правильный, чёрт бы его
побрал".
© 2010
Thinkstock |
Через несколько дней я рыдала в Шереметьево, а ещё через полгода он
изрёк по телефону:
– Я не приеду в этом году. Мне дали работу, которую я не могу оставить
– Какую?
– Помощником библиотекаря в университете.
– О, да, это действительно важный карьерный этап, – я ещё иронизировала.
– Но она будет давать мне деньги. И помогать делать университетскую
карьеру…
– А как же я буду?
– Понимаешь, я же не смогу тут долго один быть. Я должен всё-таки с
кем-нибудь жить.
– Жениться, в смысле?
– Нет, нет, что ты… Ну… (он долго подбирал русский глагол) "трахаться"… И
если я… Это нечестно по отношению к тебе…
– Но как же я? – А тебе надо выйти замуж…
Он был правильным и рассудительным немцем!
Через полгода я уже отплясывала на собственной свадьбе, последовав
дельному немецкому совету. Но немецкий язык всё равно до сих пор люблю…
Du, du hast, du hast mich…
Иллюстрации с сайта:
© 2010 Thinkstock.
|
