Я не знала, что за поворотом начинается крутой спуск, выходящий прямо на
трассу. Когда я сообразила, что к чему, ветер уже бешено свистел в ушах, велосипед несся на огромной скорости –
вниз, где на скорости еще большей проезжали автомобили. "Как только
съеду вниз, резко сверну в сторону", - подумала я и тут же вылетела на
проезжую часть. Прямо передо мной возник бок серой машины (вообще
единственное, что я могу достоверно сказать об этой машине, так это то,
что она была серая, никаких других примет её припомнить не могу,
затрудняюсь даже сказать, отечественный это был автомобиль или
иномарка). Удар – и брызнувшие во все стороны мелкие осколки стекла. Я
лежу на асфальте. Я живая!!! Вскакиваю. Руки-ноги целы. Оба глаза видят.
По лицу бежит кровь, но это ничего, ладно. Во рту чувствую кусочек
стекла – неужели я рот раззявила, когда падала? Глотаю, хотя, наверно,
лучше было выплюнуть.
Водитель выходит из машины – высокий мужчина, белый, как мел (да и одет
он, кажется, в белую футболку).
- Куда ж ты летела? – он очень интеллигентен, этот водитель, даже не материт меня, хотя я этого вполне заслуживаю.
Мне жутко стыдно перед ним.
- Извините, извините, ради Бога! – лепечу я. – Я не хотела! Я не знала!
- Может, вызвать "скорую помощь"?
- Нет, не надо! Спасибо, я сама! Со мной все хорошо!
Я хватаю велик, который, похоже, ничуть не пострадал, и стараюсь
побыстрее скрыться с глаз автомобилиста. Подъем в гору преодолеваю на
удивление легко. Теперь я вижу, что руки мои в мелких порезах, колени
разбиты, сзади на бедре огромная ссадина и глубокий порез. Что с лицом,
мне не понятно, но вся левая его сторона залита кровью. И я фиксирую
свою первую внятную мысль: "Маме ничего не скажу! Как все-таки хорошо,
что она – в другом городе!". Пока я добралась до людского жилища (парк, в
котором я каталась, вообще довольно безлюден), в голове у меня
пронеслось еще куча мыслей: "Интересно, не обезображено ли моё лицо?"
(слава Богу, оказалось, что нет), "Понадобится ли мне врачебная помощь?"
(увы, потом пришлось-таки вызывать "скорую"), "Во сколько мне, не
имеющей полиса ОМС, обойдется лечение?" (за вызов "скорой" платить не
пришлось, а за перевязку и снятие швов цены оказались вполне
приемлемыми).
Но первой была мысль о маме. И потом, когда врач дезинфицировал мои раны
ужасно-больно-жгущейся желтой жидкостью, я несколько раз простонала
"ой, мама, ой, мамочка…".
Ой, мамочка, я опять влипла… Я знала: маме всегда больнее, чем мне. Я
просто это видела по тому выражению, которое приобретало её лицо всякий
раз, когда выяснялось, что со мной произошло что-то плохое. А плохое
происходило с обидной регулярностью: в детском саду я упала с турника и
выбила себе передний зуб, в школьные годы несколько раз падала с
лестницы (по лестницам ученики считали своим долгом исключительно
носиться, как оглашенные, но никак не ходить), университетские же годы
были особенно богаты опасными приключениями – "пьянки, гулянки, диско и
панки", дело известное. Но в конце каждой безумной истории непременно
возникало мамино скорбное лицо. И мне делалось страшно и стыдно – потому
что в глубине души я всегда понимала, что ответственна за неё. Да-да,
именно так, я ощущала свою ответственность за маму, потому что знала –
от моего счастья зависит её счастье: если мне хорошо – хорошо и ей. Я
отвечаю за мамино душевное спокойствие. И если у меня недостаточно
мозгов, чтобы вовремя нажать на тормоза, то надо хотя бы
приложить максимум усилий, чтобы самый близкий мне человек не испытал
удар подобный тому, который почувствовала я, вписавшись со всей дури в
ту злополучную серую машину.
Говорят, между близкими людьми должна быть полная откровенность. Тем не
менее, легче всего мы раскрываем душу в общении с посторонними –
например, со случайными попутчиками в поезде. Почему? Да потому что они
безразличны нам, а мы им – никто никому не причиняет боли. В случае же с
человеком любимым информацию приходится фильтровать – чтобы не умножать
страдания. Ложь во спасение? Пусть так, пусть на моей совести будет ложь, но близкий человек – будет спасен, в данном случае –
спокоен.
Нет, я не хочу, чтобы мама узнала об этой истории. Я поправлюсь и приеду
домой живая-здоровая-веселая. Надеюсь, шрамы будут не очень заметны.
Доктор, по крайней мере, обнадежил.
Моя подруга, которая оказала мне, пришедшей в общежитие с окровавленной
физиономией, первую помощь, в ожидании "скорой" выслушала мой сбивчивый
рассказ о происшествии и вынесла вердикт:
- А ты везучая! Могла бы насмерть… запросто! А тут всего пару швов
наложить надо! Видимо, ты кому-то здесь, на Земле, очень нужна!
Я кивнула, потому что хорошо знала, кому.
P.S. Все мои подруги, которым я сообщила о случившемся, согласились, что
рассказать о происшествии маме можно только после моего полного выздоровления – и то
только в том случае, если не будет возможности совсем умолчать об этом
инциденте.
